Перун
Administrator
Регистрация:20 Апр 2013
Сообщения:6.927
Реакции:46
Баллы:0
Эта девчушка в середине — Теа Туралия. Она выросла в Боснии и Герцеговине, окруженная татуированными женщинами. Каждый день она целовала руки своей прабабушки, не думая о рисунках на ее руках. Когда она подросла, Теа обнаружила, что все разрисованные чернилами старушки вокруг неё — последнее поколение тайного католического культа, образовавшегося в то время, когда Босния была оккупирована Оттоманской (Османской) империей. Члены культа узнавали друг друга, татуируя руки, используя чернила, которые делались из состава, составной частью которого было молоко из груди женщин.
Культ вымер вскоре после Второй мировой войны, когда коммунистическая Югославия решила, что религия не должна существовать, но теперь, когда это всё закончилось, Теа пробует восстановить это повальное увлечение.
Она пришла к такому решению, когда была на каникулах в Австралии. Она там встретила группу тихоокеанских островитян, которые поддерживали собственную племенную традицию, покрывая каждый дюйм своей кожи татуировками. <...>
Народные хорватские католические общины в Боснии терпели ад при турках во время османского господства, когда большинство из них принуждали перейти в ислам. Девушек насиловали, детей брали в Турцию рабами, а у турецких правителей было право спать с женщинами-христианками во время их брачной ночи до того, как жених мог даже взглянуть на невесту.
В ответ на такое насилие женщины пристрастились к татуировке крестами и другими древними символами на руках, пальцах, груди и лбу. Они верили, что это даст духовную защиту, которая отгонит турок или, по крайней мере, даст знать людям, что они были когда-то католиками — до того как их принудили перейти в другую религию.
Во время расцвета культа матери стали татуировать своих детей дома, обычно до того, как им исполнялось десять лет. При татуировке пользовались грубой иглой и особой смесью из древесного угля, сажи, меда и молока, взятого из груди кормящей матери, родившей мальчика.
“Мы брали материнское молоко от женщины, родившей мальчика, потому что только такое молоко годилось для татуировки, — утверждает Теа. — Мы также верим, что такое молоко может вылечить больные глаза”.
Хотя культ пережил оттоманских угнетателей, коммунистические власти сделали татуированных женщин объектом ненависти. Подвергаемые угрозам и рассматриваемые как преступники, они часто теряли работу из-за своей преданности вере. В конце концов они из страха перестали татуировать своих детей, и практика эта к 1950-м годам более или менее заглохла.
Одна женщина заговорила с Теа о татуировке таинственным тоном: “У нас были керосиновые лампы, — начала она, — молоко брали от женщины, кормящей мальчика, и его смешивали с ламповой сажей. Тогда она взяла иглу, обмакнула её и выколола мне кресты на руках, пока кровь не побежала. Рука у меня оцепенела, так что я ничего не чувствовала. Она завернула её, и я её держала так и не мыла целый день”.
Другая женщина была татуирована в шесть лет. “Я была маленькой и не ходила в школу. Мою татуировку сделали на каком-то празднике — делать её должны были моей сестре, но она боялась, и толкнула меня вперёд вместо себя”...
По словам Теа, татуировка была нужна во время турецкой оккупации Боснии и Герцеговины как защита детей от похищения. У многих были вытатуированы на коже имена или инициалы, чтобы их не смогли заставить забыть, кто они.
Сама Теа ещё не татуирована. “Я бы очень хотела, когда-нибудь, — сказала она мне, — но только татуировками моего народа, потому что они — часть нашего самосознания и у них есть значение, которого для меня не будет иметь никакая другая татуировка. Если у меня будут когда-нибудь дети, то я дам им эти татуировки для защиты, так, чтобы они знали, кто они. Я хотела бы, чтобы они были татуированы с добавлением материнского молока, потому что так делали всегда. Единственно — нам придётся найти в помощь современного художника-татуировщика, потому что те, которые знали, как это делать по обычаю, уже умерли”.
Культ вымер вскоре после Второй мировой войны, когда коммунистическая Югославия решила, что религия не должна существовать, но теперь, когда это всё закончилось, Теа пробует восстановить это повальное увлечение.
Она пришла к такому решению, когда была на каникулах в Австралии. Она там встретила группу тихоокеанских островитян, которые поддерживали собственную племенную традицию, покрывая каждый дюйм своей кожи татуировками. <...>
Народные хорватские католические общины в Боснии терпели ад при турках во время османского господства, когда большинство из них принуждали перейти в ислам. Девушек насиловали, детей брали в Турцию рабами, а у турецких правителей было право спать с женщинами-христианками во время их брачной ночи до того, как жених мог даже взглянуть на невесту.
В ответ на такое насилие женщины пристрастились к татуировке крестами и другими древними символами на руках, пальцах, груди и лбу. Они верили, что это даст духовную защиту, которая отгонит турок или, по крайней мере, даст знать людям, что они были когда-то католиками — до того как их принудили перейти в другую религию.
Во время расцвета культа матери стали татуировать своих детей дома, обычно до того, как им исполнялось десять лет. При татуировке пользовались грубой иглой и особой смесью из древесного угля, сажи, меда и молока, взятого из груди кормящей матери, родившей мальчика.
“Мы брали материнское молоко от женщины, родившей мальчика, потому что только такое молоко годилось для татуировки, — утверждает Теа. — Мы также верим, что такое молоко может вылечить больные глаза”.
Хотя культ пережил оттоманских угнетателей, коммунистические власти сделали татуированных женщин объектом ненависти. Подвергаемые угрозам и рассматриваемые как преступники, они часто теряли работу из-за своей преданности вере. В конце концов они из страха перестали татуировать своих детей, и практика эта к 1950-м годам более или менее заглохла.
Одна женщина заговорила с Теа о татуировке таинственным тоном: “У нас были керосиновые лампы, — начала она, — молоко брали от женщины, кормящей мальчика, и его смешивали с ламповой сажей. Тогда она взяла иглу, обмакнула её и выколола мне кресты на руках, пока кровь не побежала. Рука у меня оцепенела, так что я ничего не чувствовала. Она завернула её, и я её держала так и не мыла целый день”.
Другая женщина была татуирована в шесть лет. “Я была маленькой и не ходила в школу. Мою татуировку сделали на каком-то празднике — делать её должны были моей сестре, но она боялась, и толкнула меня вперёд вместо себя”...
По словам Теа, татуировка была нужна во время турецкой оккупации Боснии и Герцеговины как защита детей от похищения. У многих были вытатуированы на коже имена или инициалы, чтобы их не смогли заставить забыть, кто они.
Сама Теа ещё не татуирована. “Я бы очень хотела, когда-нибудь, — сказала она мне, — но только татуировками моего народа, потому что они — часть нашего самосознания и у них есть значение, которого для меня не будет иметь никакая другая татуировка. Если у меня будут когда-нибудь дети, то я дам им эти татуировки для защиты, так, чтобы они знали, кто они. Я хотела бы, чтобы они были татуированы с добавлением материнского молока, потому что так делали всегда. Единственно — нам придётся найти в помощь современного художника-татуировщика, потому что те, которые знали, как это делать по обычаю, уже умерли”.
